Василий Стародумов. Старый осётр и настырный Омелька
 

 Версия для печати Версия обычная

Было время — неистребимыми косяками, сплошной лавиной погуливал в глубинах Малого моря жирный омуль. И добывали его рыбаки в иные годы, сколько может зачерпнуть невод. И другой рыбой Байкал не беден: и сиг есть, и наша сибирская форель — чёрный и белый хариус, и всем рыбам рыба — байкальский осётр. Ну а щуку там, сорогу, язя, гольяна и считать нечего.

Есть на Малом море губа* Тоготская. А ещё называют её Мухорской. Ну да не в названии дело, главное-то заключается в рыбаке Омельке — он издавна в губе этой сорожку да окунька со щукой добывал. Доводилось ему и осетра вытаскивать. Удачливый был рыбак, дотошный, и ему всегда везло на путине как никому другому. В любое время года со дна моря рыбы достанет! С того, видно, и слабинка одна за ним повелась: настырным стал через свою удачу до того, что сколь ни поймает, всё ему кажется мало.

На осетра у Омельки была специальная сеть, из конского волоса плетённая. А ещё лавливал он его с плота на вершу. Садок имел в речке (участок, отгороженный вбитыми в два ряда кольями) — от берега до берега. В нём он и держал пойманных осетров живыми — до покупателя. А прежде, конечно, закуканивал их, чтоб не могли никуда уйти.

Таким манером Омелька как-то два десятка крупных осетров накопил. Взял он их, живых-то, на буксир да и повёл своим баркасом в Иркутск — купцам сплавить или другим охотникам до осетровой дорогой икры. И тут, откуда ни возьмись, Сарма ударила. Едва сам спасся, а осетров ветром да волнами унесло в море.

С тех пор стал Омелька возить живых осетров по последнему льду. Положит соломки в сани, намочит рогожу, уложит на неё осетров и опять же мокрой рогожей накроет их. Ничего, дюжат! Бывало, дорогой сломит лошадь ногу — Омелька в убытке всё равно не будет: плохонькая лошадёнка сорок рублей стоила, хорошая — сто-сто пятьдесят, а осетр у него каждый на сто-пятьсот рублей вытягивал.

Особенно много осетра добыл Омелька, да и не только он, в год русско-японской войны. Ни до, ни после столько этой рыбы никому ловить не приходилось.

После русско-японской войны Омелька, можно сказать, отошёл от осетровой горячки, на омуля перекинулся. Осетров вытаскивал лишь при случае. Но с человеком получается иногда и так: отвык он от чего-либо, забыл и думать, а какой-нибудь неожиданный случай возьми да и всколыхни его и ну бередить в нём старое! Так получилось и с Омелькой.

Как-то в полдень выехал он со своим сынишкой в Тоготскую губу сетёшку под окунька поставить. И вот при выборке этой сетёшки-то и приключилось небывалое: затесался меж окуньков да щук громаднейший осётр, каких Омелька не только что не видывал, а и по рассказам не слыхал: пудов этак на десять, не меньше! Ну, старый был осётр, конечно, настолько старый, что голова у него даже мохом обросла. А в остальном, понятно, никакой различки от других осетров не было: сам бурый, брюхо белое и как есть — сплошной жир.

А только опрокинуть добычу в лодку рыбакам не удалось, растерялись маленько отец с сыном, и осётр ушёл.

Сам не свой высадился на берег Омелька. Не рад был и хорошему улову окуней. Какое может быть тут сравнение: окуни и — осётр!

— Уж я гладил его, гладил у лодки-то, — рассказывал Омелька рыбакам на стане про этот небывалый случай, — хотел даже руку в пасть ему затолкать, а он как забунтовался, закуролесил — да и был таков! А всё-таки я его достану, — тут же и заверил он рыбаков. — Уж теперя от него не отступлюсь, не уйдёт он от меня ни за что!

Сбил этот осётр рыбака с панталыку. Ни днём ни ночью не было у Омельки покоя: всё ему мерещилась десятипудовая осетринная туша. И до того дошёл, что лицом и телом сдавать начал, на худобу, стало быть, повело.

Видят рыбаки — неладное что-то творится с мужиком.

— И дался же тебе этот осётр, в печёнки его! Перестань ты через него болесть себе добывать! Мало тебе, что ли, всякой другой хорошей рыбы? Вот печаль-то, подумаешь! Ещё подохнешь с него, как это с посольскими получилось.

Намекнули ему, значит, на давний случай, что произошёл в Курбуликском, или, как его называют, Чивыркуйском заливе. Владели тогда заливом монахи Посольского монастыря. Они сдавали залив в аренду купцам-рыбопромышленникам, а те нанимали на время путины здешних рыбаков. С одной из таких артелей и случилось однажды большое несчастье. Наелись рыбаки жирного байкальского осетра, запили его студёной морской водицей да тут же и полегли все — скончались в страшных мучениях. С тех пор и стала называться эта местность вместе с посёлком Покойниками. А погибли, говорят, рыбаки от яду, что содержался в том осетре, которого они поймали. Попадаются, бывает, такие осетры.

На веку Омельки, к примеру, ни одного такого не значилось. Не он ли едал осетра и в ухе, и в жареном виде, и в пышном домашнем пироге? Он, понятно, и рассмеялся, когда его стали пугать покойниками.

— Другому кому скажите!

Ну, учёного учить — только портить. Отступились мужики от Омельки, махнули на него рукой:

— Пусть охотится! Жалко, что ли...

По Омельке так выходило, что диковинный осётр никуда из губы не должен уйти. Вот он и шарил его по всей губе в разное время дня и ночи: «Поймаю, чего бы мне это ни стоило!»

И жил этой надеждой, как воздухом.

А старый осётр и на самом деле никуда из Тоготской губы и не думал уходить. Коротал он свои последние дни в тихом укромном уголке подводного рыбьего царства и желал только одного — покоя. А откуда может быть покой, когда он стал замечать, что за ним усиленно охотится Омелька.

«И чего ему от меня надо? — размышлял в своём убежище старый осётр, шевеля жабрами и пуская пузыри. — Почему он только одного меня и держит на уме? И какой толк с меня, такого старого, немощного? Зачем тревожить мои старые хрящи и кости, почему бы не дать мне спокойно уснуть навсегда?»

Чем больше так жаловался, возмущался и сетовал на свою судьбу старый осётр, тем ядовитее отлагались в его организме желчь и рыбья горечь...

И когда он в конце концов всё-таки попал в сети Омельки, его холодная, но горячо протестовавшая кровь была уже совсем отравлена.

Невесёлым концом обернулся удачный улов и для самого Омельки, хоть и добился он своего после долгих и упорных трудов. На радостях настырный рыбак разделал осетровую тушу, изжарил несколько самых лучших кусков, наелся до отвала и тут же помер.

И выходит, что не всякая настойчивость приводит к добру.





 
Поделиться:


Пожалуйста, оцените:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10



  Танцы   Стихи для детей   Сказки   Рассказы   Праздники   Регламент




Яндекс.Метрика      Индекс цитирования
Поддержать проект c помощью yandex